Гопники, неформалы и кино как партизанская война: гуляем по Иркутску с режиссером Юрием Яшниковым

Его детство прошло в самом центре Иркутска — рядом с Центральным рынком, Торговым комплексом и «Шанхайкой». Сегодня Юрий продолжает жить неподалеку от этих мест и работать здесь же. Мы посмотрели на привычные улицы его взглядом и узнали, как в нем уживаются гопник и неформал, за что режиссер извинялся перед Иваном Вырыпаевым, как помял диски папиной машины и почему свою работу Юрий воспринимает как партизанскую войну.

Мы с вами стоим наверху лестницы и смотрим на улицу Софьи Перовской. Я с детства люблю этот вид, хотя теперь он, мягко говоря, не самый красивый. Раньше все было иначе — вдоль улицы стояли сплошные деревянные здания, а не «Шанхайка» и бетонные здания со стеклянными фасадами, как сейчас.

Все изменилось в 1992 году, когда появился рынок. Мне было 11 лет. Тогда эти кварталы из тихого деревянного местечка превратились в центр городской преступности и грязи. Тебя в любом месте могли зажать и начать «трясти», то есть вымогать деньги. Мы здесь сполна хлебнули дух 1990-х.

Я только сейчас понимаю, как ценен был деревянный Иркутск, как красиво было то, что я видел с этой горы в детстве. А в подростковом возрасте, когда строили «Шанхайку» и сносили деревяшки, радовался. Считал, что Иркутск должен быть высотным, бетонно-стеклянным.

Я верю, что лет через 20 улица Софьи Перовской вновь станет деревянной, красивой. Проект «Иркутские кварталы» активно над этим работает, я хорошо знаю его руководителей и верю в них.

Еще мне бы очень хотелось, чтобы улице вернули ее историческое название — Матрешинская, так она называлась до 1920 года. Сейчас только одноименный торговый центр напоминает об этом. А раньше на этой улице было питейное заведение, кабак, который называли «Девкин» или «Матрешкин», поэтому горожане и стали так называть улицу. У этого названия, на мой взгляд, есть три неоспоримых достоинства. Во-первых, оно уникально — вероятно, нигде в мире больше нет улицы Матрешинской. Во-вторых, у него есть вот эта небольшая предыстория, которую можно рассказывать туристам. Да и звучит «Матрешинская» куда колоритнее, чем «Софьи Перовской».

Лестница, на вершине которой мы стоим, появилась здесь в 2017 году. Ее реконструировали. А в моем детстве возле нее была гора, с которой мы с друзьями все детство прокатались на санках и картонках (ледянок тогда не было).

Здесь я проучился с шестого по 11 класс. Когда я шел в первый класс, лицея еще не было. В этом здании находилась 13-я школа, одна из самых адовых в Иркутске. В основном здесь учились дети из не самых благополучных семей. Родители не стали меня туда отдавать, боялись, что свяжусь с плохой компанией. Поэтому сначала я учился в школе № 65.

А в 1991 году на базе 13-й школы стал базироваться еще и лицей №3 для старших классов. Коридоры были общие, а педагоги у каждого заведения свои. Лицей считался сильным, туда брали или по блату, или самых умных детей со всего города. Я никогда не блистал оценками, хотя и двоечником не был, поэтому меня взяли по знакомству — мой дядя знал кого-то, кто помог «решить вопрос». На первой же перемене я подрался — не понравился авторитету из 13-й.

Перевод в лицей сыграл со мной забавную шутку. В 65-й мое окружение состояло из типичных иркутских гопников, и я был одним из них. Гопники для меня — это люди, для которых важно быть как все. Если все ходят в спортивных костюмах, то и они будут. Если никто не носит длинные волосы и не прокалывает ушей — то и гопник не будет. То же касается и более серьезных вещей — мечтают гопники только о том, что реально видят своими глазами.

А в лицее я увидел настоящий рассадник неформальной культуры. Мои новые одноклассники ходили в рваных джинсах, носили длинные волосы, банданы и балахоны, прокалывали уши. Их философией было «делай так, как не делают другие, мечтай глобально». Я тогда впервые понял, что параллельно со мной существует вообще другой мир, о котором я очень мало знаю. Впрочем, я быстро породнился с этим сообществом.

Внутри меня по-прежнему живут и гопник из 90-х, и тот самый лицейский неформал. Я позволяю себе мечтать о том, что никто вокруг не делает. Но в то же время, выстраивая партнерства в работе или даже личной жизни, часто опираюсь на то, что в девяностые называли «понятиями». Если очистить это слово от бандитских коннотаций, то в нем останется много достойного — умение держать слово, недопустимость предательства и другие общечеловеческие ценности.

В лицее я мало занимался учебой, зато именно там начался для меня сначала мир СТЭМов (студенческих театров эстрадных миниатюр), а затем КВН, который в итоге привел меня к режиссуре. Это вообще очень светлые годы жизни, у меня до сих пор замечательные отношения с директором.

Мы переехали сюда в 1987 году с Омулевского — родители всегда мечтали жить в центре. Обосновались на втором этаже, сначала в трешке, а спустя несколько лет родители выкупили однушку у соседки и объединили ее с нашей квартирой.

В 2002 году один иркутский предприниматель решил выкупить все квартиры в этом доме и сделать из него торгово-административное здание. Родители сначала не соглашались на переезд, но он и к ним нашел подход: намекнул, что не против за их квартиру дать сразу две, ведь у них сын растет, которому скоро понадобится отдельное жилье.

Случалось не только веселое, но и страшное. Однажды я видел здесь убийство. Возвращался из лицея, было очень темно. Вдруг замечаю, что у соседнего подъезда лежит человек — весь в крови, хрипит. Я побежал домой, вызвал скорую и полицию. Оказалось, что это наш сосед, адвокат. Его несколько раз ударили ножом, а я, наверное, был последним, кто видел его живым. Убийц нашли через много лет — он кому-то перешел дорогу в своей юридической практике и его «заказали» профессиональным киллерам.

Жить в нашем районе, рядом с «Шанхайкой» и центральным рынком — местами, куда всегда ходят люди с деньгами и где сосредоточен весь городской бандитизм, — было довольно экстремально. Это убийство довольно быстро всеми забылось. Это не было обыденностью, но и не казалось чем-то вопиющим, как воспринималось бы сегодня.

А по другую сторону всей этой жести была семья, которая стала поддержкой и опорой. Мои родственники всегда были очень сплоченными и оттого сильными. Каждое лето мы собирались на даче в Рассохе, и это было какое-то немыслимое, не сравнимое ни с чем время. Наш с братьями семейный чат тоже называется «Рассоха» — для нас всех это было место любви, тепла, беззаботного детства.

По этой улице я все детство ходил по несколько раз в день — на Горького (к отцу на работу), в Дом науки и техники, где мы репетировали с командой КВН. Здания на бывшей Пестеревской все исторические, сильно ничего не изменилось, кроме большого количества безвкусной рекламы на фасадах.

Однажды здесь у нас с братом украли деньги. Как раз в то лето, когда мы мыли машины. У Вовы была привычка держать деньги в кулаке и ходить так по улице. Однажды к нам приблизилась группа людей. Налетели на нас, как вихрь, раз — и все. Даже не могу сказать, чтобы сильно избили. Так, может, были какие-то мелкие синяки. Моя часть заработанного была в кармане и осталась со мной, эти деньги мы с Вовой потом разделили пополам.

Еще помню Дом быта в хорошем, достойном состоянии. Помню «Детский мир», в котором было буквально четыре игрушки: два вида — для девочек, два — для мальчиков. На день рождения я однажды получил от друзей три одинаковых барабана и три одинаковых куклы — все из этого «Детского мира». Мы росли в дефиците, но при этом все были вполне счастливы.

Еще одно знаковое место для меня — бывший магазин Второва. Оно связано уже не с детством, а с работой. В этом доме на рубеже 18 и 19 века располагался магазин Николая Второва. Это самый богатый предприниматель царской России, иркутский купец, про которого наша кинокомпания сделала документальный фильм «Русский Морган». Здесь у Второва был магазин тканей. Теперь, проходя по Урицкого, я каждый раз обращаю на него внимание.

Репетировать КВН в лицее было трудно, потому что дело это очень шумное, поэтому мы занимались этим в актовом зале Дома науки и техники (сейчас это Министерство лесного комплекса области), директором которого был мой папа. КВН я занимался 15 лет — с 1996 по 2011, и примерно 10 из них мы репетировали здесь. Я провел в этом зале очень много часов, прогуливая сначала уроки в школе, а потом пары в университете. Проходя, смотрю на четвертый этаж с ностальгией. Репетиции закончились, когда Дом науки и техники переехал на Трилиссера.

Здесь я бываю каждый рабочий день. Для нашего коллектива работа — настоящая партизанская война. Мы живем в мире, перегруженном контентом. Большинство качественного материала, если мы говорим о кино, делается в Голливуде, что-то в Москве, и почти ничего — в Иркутске. А мы решили быть партизанским отрядом, который в далекой Сибири сказал: «Будем делать». Но это очень сложно — завоевать внимание даже своих земляков, сделать так, чтобы в нас здесь поверили.

Мы переезжали пять раз, но всегда работали из центра. Было лишь одно исключение, и то вынужденное — генеральный партнер нашего фильма «Похабовск. Обратная сторона Сибири» Игорь Кокоуров часть средств в проект вложил бартером. В том числе арендой — на полтора года мы переехали на улицу Майскую. Потом снова вернулись в центр. Для меня архитектура этого района — лучший источник сил и вдохновения. Центр очень заряжает. Иногда кажется, что я с каждым кирпичом здесь близко знаком. Всегда замечаю, если что-то меняется, строится. И это просто удобно — если машину нужно оставить жене, я утром завожу ребенка в детский сад и пешком прихожу на работу.

Пятый этаж в этом здании — маленький киновидеокластер. Наши соседи — компания Burkalo Production. Мы занимаемся кино, а они — видеопроизводством. Когда они делают видео и им нужен сценарий, режиссура, они приходят к нам. А у нас в компании нет операторов, камер, монтажных компьютеров, объективов, световых приборов. Мы за этим часто приходим к ним. Коллаборация — крайне полезное явление для любой отрасли.

А это мое любимое здание в Иркутске. Я считаю его самым красивым. Бывает, просто прихожу сюда, стою и любуюсь. На него можно смотреть часами. Я не профессионал в вопросах архитектуры, но мне кажется, что это великолепнее строение.

А Гайдай с точки зрения таких «человеколет» просто рекордсмен — люди провели несколько веков за его фильмами. Я как-то прочитал его слова, которые нашли в отклик во мне: «Меня поздравляют с тем, что генсеки смеются на моих фильмах. Но для меня важно, чтобы еще киномеханики смеялись». Вот и для нас это важно. Я часто хожу мимо этого памятника и горжусь тем, что вырос на одной земле с таким человеком.

Подписывайтесь на телеграм-канал «Верблюда в огне»!