Журналист родом из Иркутска Карен Шаинян: «Государству проще управлять обществом, в котором никто не выделяется» 18+

Дисклеймер: Данный материал не является пропагандой и предназначен для читателей старше 18 лет. Мнение редакции может отличаться от мнения героя, которое является выражением его позиции.

Часто ли ты приезжаешь в Иркутск?

Нет, бываю не часто. Вообще я уехал 20 лет назад из Иркутска, еще в 2000-м. За всё время был пару раз: первый — очень давно, второй — два или три года назад. И у меня остались противоречивые впечатления. С одной стороны, там есть уникальный Байкал, который меняет всё в ощущениях. Это всегда очень мощно: озёрные люди и озёрная жизнь немного другие. Сложно объяснить, но это дает масштаб как в природе, так и в жителях.

С другой стороны, я вижу, как развивается и меняется Иркутск, — и это странно. Очевидно, что мало кто там слышал про урбанистику и думает о том, чтобы в городе было красиво и приятно находиться. Прекрасный старинный центр — крошечное исключение из этого правила. Иркутск — не для людей, а для девелоперов. Приезжаешь и удивляешься тому, что и где опять нахлобучили. Или то, что происходит в родном Академгородке, когда на обветшалую архитектуру 70-х, с одной стороны, натягивается бесконечный девелоперский ад, а с другой — нет ни одного нормального ресторана или кафе. В общем, я не могу сказать, что сильно скучаю.

У тебя там живёт кто-то из родных?

Папа и его новая семья. Папа — учёный, он работает в большой лаборатории.

А не ездишь почему? Нет эмоциональной привязки к родным местам?

Мне незачем ездить в Иркутск, я там ничем не напитываюсь эмоционально. Не знаю почему, но так сложилось. Я очень нежно отношусь к городу, потому что в нём происходили какие-то важные переживания в моей жизни, а также потому что есть Байкал. Но когда я приезжал последний раз, то понял, что не привязан к этому месту совершенно и чувствую себя как турист. Вообще у меня нет чувства родины — ни к Иркутску, ни к любому другому городу. В Москве я сильно привязан к людям и к работе, но не к месту.

Исторически твои родственники ведь не из Иркутска?

Это чисто советская история. Мама — гречанка, а отец — наполовину еврей и армянин, при этом он родился в Прибалтике, где его родители остались после войны. С мамой они встретились в Ленинграде, куда папа приехал учиться на химика. Потом, в начале 1970-х годов, родители вместе отправились в Иркутск, где строился новый район Академгородок. С одной стороны, это было очень романтическим жестом, с другой — обещанием быстрой карьеры, потому что в Москве и в Петербурге академические структуры очень архаичны, огромная конкуренция. А в Иркутске в то время был подъём, и у папы действительно получилось стремительно сделать карьеру.

Иркутск до сих пор считается довольно криминогенным городом, а в 90-е годы уровень преступности там зашкаливал. Тебя как-то это коснулось, как прошли твои 90-е?

Еще помню, как пропала девочка в нашем районе — подруга моих старших сестёр. Потом ещё одна. Наверное, их убили. Это были наши 90-е. Мне тогда казалось, что у нас нормальная жизнь, интересная и разнообразная. Но сейчас понимаю — это были действительно страшные и совсем не безопасные времена. А когда мы выросли, я узнал, какая чудовищная героиновая эпидемия развернулась в области в конце 90-х — начале нулевых.

Ты на «карте школьных персонажей» где располагался?

Я не был изгоем. Драться не умел, но занимался акробатикой и был физически развит. Почти во всех конфликтных случаях мне удавалось договариваться — язык всегда был хорошо подвешен. Быстро понял, что мне интересно общаться только с парой одноклассников, а в остальном находил себе разные компании. Например, в 12—13 лет был толкиенистом, в 90-е это движение было очень популярно.

Потом в 9 классе попал в лицей при университете и началась совсем другая история. Там я уже чувствовал себя полностью в своей тарелке. Был тусовщиком и модным чуваком, носил рваные джинсы и зеленые волосы, — круто.

Твой отъезд в Москву был бегством и желанием начать новую жизнь?

Нет, я должен был лететь в Америку в летнюю языковую школу со своей сестрой, которая на тот момент училась в вузе в Москве. Нам отказали в визах, и мы остались на всё лето в столице. И это был фантастический момент, я влюбился в Москву.

Впервые оказался на спектаклях Виктюка «Саломея» и «Служанки», впервые сходил в гей-клубы — это произвело на меня огромное впечатление. Москва стала для меня местом сильных изменений, когда появилось новое измерение, мир расширился и наполнился другими людьми и эмоциями. Тогда я очень романтизировал город. Позже, совершенно без связей, я смог перевестись в московский вуз из иркутского. И это тоже было удивительно и странно.

Можно ли сказать, что Москва сыграла важную роль в твоём самоопределении как гея?

Нет, это началось задолго до этого. В 17 лет я сделал каминг-аут в Иркутске и довольно быстро рассказал об этом своим друзьям. А перед отъездом в Москву поговорил с мамой, она была совершенно разбита горем. Ей понадобился год, чтобы начать спокойно общаться с моими друзьями.

В какой момент ты понял, что ты хочешь детей?

В юности. Поскольку я вырос в очень счастливой и гармоничной семье, где было трое детей, я всегда думал не просто про ребенка, а про нескольких. Правда, сейчас у меня двое, и чувствую, что это мой предел. Это дети от разных женщин, причём один живет не в России, но мы часто видимся.

Ты воспринимаешь свою семью как семью совершенно нового типа?

Да, у нас современная нестандартная семья. Вокруг младшего ребёнка, который живёт со мной, много людей, которые заботятся о нём и любят его.

Как вы воспитываете ребёнка? Как объясняете ему, почему ты не живешь с ним постоянно?

Пока ребёнку никто не сообщил, что это якобы ненормально, ему всё равно и у него всё в порядке. Он ни разу не выражал озабоченность по поводу того, что его родители чем-то отличаются от родителей сверстников. С детской точки зрения, всё выглядит совсем иначе, чем с точки зрения взрослых. Дети в эту сторону вообще не думают. Нашего ребёнка, как и других, намного больше волнует, когда родители его за что-то ругают, а не то, какой они ориентации.

Каминг-аут — это признание для себя, сообщение ближайшему кругу или публичная история? В чем главная суть этого события?

Себе ты признаешься внутри себя. Каминг-аут — это когда ты выходишь «наружу» и сообщаешь другим. Причём он бывает разного масштаба: всё начинается с близких людей. Сначала родные и друзья, а потом, например, коллеги. Это очень сложно. Смысл каминг-аута состоит в том, чтобы про это знали окружающие, и это некое сообщение и требование к ним.

Дискриминация геев и всё, что творится в Чечне и маленьких городах, происходит, потому что мы недостаточно видимы. Когда ты заявляешь о себе прямо, ты имеешь больше прав и признания за собой человеческого достоинства. От того, что геев перестанут дискриминировать, выиграют все. Идея людей, что это изолированная группа, которая нас не касается, очень близорукая. Права геев неразрывно связаны с правами всех остальных, и права — вещь универсальная.

И когда ты требуешь права открыто жить с другим мужчиной, усыновлять детей и сочетаться браком, ты хочешь, чтобы тебя не дискриминировали. И это большая работа. И это политическая работа, потому что государству проще управлять обществом, в котором никто не выделяется.

Ещё интересное:

«В плане толерантности я бы дал Иркутску 3 из 5»: история трансгендера из Приангарья. 18+

«Отношения — это скучно»: как и зачем иркутяне ищут секс в интернете. 18+

Наш канал в телеграме — «Верблюд в огне», подпишись!